Публикации
The year 2020 marks the 30th anniversary for the post-soviet transition of Russia, and the post-soviet transformations have been spectacular. The dissolution of the Soviet Union in the early 1990s led to a rapid depreciation of human capital at state-owned enterprises and caused a major crisis throughout the manufacturing and services industries. Market reforms took place that were premised on the idea that they should become fruitful ground for further socioeconomic development, and in particular, for the transition to a new information age represented by a fully-fledged knowledge economy. The economic growth of the early 2000s was expected to facilitate this transition. Are there any achievements now to celebrate?
The official method of measuring poverty in Russia is based on an absolute approach that uses an expertly calculated subsistence level as a poverty line. However, there is an ongoing debate about the possible use of other approaches to measuring poverty. This study focuses on identifying the relative ‘poverty line’ relevant to contemporary Russian society as a threshold of high poverty risk. Drawing on representative all-Russian surveys, the authors conclude that the relative poverty thresholds set at 0.5 and 0.75 times the median per capita family income identify different subgroups of the poor. A median threshold of 0.75 highlights poverty of the elderly, who are not considered to be poor by the absolute approach officially used in Russian statistics, but need attention in terms of social policy.
В статье анализируется вопрос о том, какова природа запросов россиян на содействие государства в сферах занятости, социального инвестирования и материальной поддержки. На основании современной теории изучения общественного мнения, социальной стратификации и рынка труда был протестирован вклад четырех механизмов: (а) демографические особенности населения, (б) доходы домохозяйств и располагаемые ресурсы, в том числе нематериальные активы, включая человеческий и социальный капитал (в) индивидуальные интересы, а также (г) социально-психологические установки. По итогам эконометрического анализа, проведённого на базе Всероссийского мониторинга ФНИСЦ РАН 2018 года, авторы пришли к выводу, что запросы на содействие государства имеют сложную природу и существует всего лишь один универсальный фактор – доход – однако его влияние носит сложный и неоднозначный характер. Данные показывают, что с повышением дохода вероятность запроса на помощь государства в области материальной поддержки только возрастает, что корреспондирует с недавними выводами зарубежных исследователей об «альтруизме богатых»; тем не менее, с ростом дохода она снижается только у россиян, которые не испытывают нужды в помощи государства в сфере занятости. Таким образом, социальная политика, построенная исключительно на монетарных инструментах, без необходимых институциональных мер на рынке труда обречена на провал с точки зрения реализации гетерогенных потребностей и интересов населения.
В представленной статье рассматриваются особенности конфигурации доходного неравенства в современном российском обществе и тенденции его изменений в постсоветский период развития страны. Показано, что на фоне других стран мира традиционные экономические показатели неравенства доходов (децильный коэффициент, индекс Джини) позиционируют РФ как страну с высоким уровнем неравенства в массовых слоях населения по сравнению с европейскими странами, хотя и относительно более низким неравенством сравнительно с иными странами БРИКС. При использовании шкал эквивалентности, корректирующих доходы населения с учётом экономии на масштабе потребления, показатели неравенства для России на международном фоне улучшаются. С точки зрения распределения доходов по квинтилям и концентрации доходов в верхнем из них, Россия также занимает промежуточные позиции, опережая бо́льшую часть европейских стран, но не страны БРИКС. Однако верхний квинтиль характеризуется очень высокой дифференциацией – при переходе от 20% наиболее благополучного по доходам населения к 1–5%, позиционирование России на общемировом фоне значительно изменяется: по отрыву «верхушки» от массовых слоёв населения страна выступает одним из мировых лидеров.
Также установлено, что на другом полюсе доходного распределения, в нижних слоях населения, в последние годы происходило «подтягивание» части низкодоходных слоёв к середине, проявившееся в более высоких темпах роста благосостояния у нижних 40% населения по сравнению с населением в целом, а также в заметном снижении уровня бедности в 2000-е гг. Оставшиеся в нижней части распределения граждане сформировали более чёткий портрет бедности, отличающийся от «среднего россиянина» и подчёркивающий важность не только низкого уровня доходов, но и ряда немонетарных измерений неравенства. Этот процесс «усреднения» привел к увеличению численности групп с медианными и средними доходами, которые являются сегодня наиболее массовыми в структуре современного российского общества. Однако увеличение их численности в последние годы происходило не только за счёт улучшения положения части низкодоходного населения, но и в силу «усреднения» уровня доходов более благополучных массовых слоёв
В статье анализируются особенности идентичностей и мировоззрения трех основных страт российского общества, выделенных на основе специфики их жизненных шансов в различных областях. На материалах двух общероссийских исследований ФНИСЦ РАН 2015 и 2018 гг. продемонстрировано, что эти страты заметно различаются между собой не только по своему уровню благосостояния, профессиональному составу и образовательному уровню, но и по своим идентичностям, социальному самочувствию, установкам, нормативно-ценностным системам и отношению к происходящему сегодня в России. При этом средняя и нижняя страты близки между собой, а насчитывающая около 20% россиян верхняя страта выделяется на их фоне четко выраженными особенностями идентичностей, горизонтом планирования, распространенностью нонконформистских установок и типом локус-контроля. Жизненные цели представителей верхней страты чаще имеют достижительный характер, а их оценки сложившейся в России ситуации, в отличие от оценок остальных россиян, довольно оптимистичны. Запросы представителей этой страты к государству также имеют свою специфику, в частности – ярче выраженный запрос на рывок страны в сфере науки и высоких технологий. В то же время в верхней страте меньше распространены солидаристские установки и шире – стигматизация бедных. Отмечено также, что особенности установок и нормативно-ценностных систем верхней страты отражаются в поведенческих стратегиях ее представителей. Сделан вывод о том, что выделенные страты соответствуют основным критериям классов в их неовеберианской трактовке, а верхняя страта может рассматриваться в рамках данной модели социальной структуры как средний класс, имеющий выраженную специфику своих объективных и субъективных характеристик.
В 2000-2010-е гг. динамика профессиональной структуры России характеризовалась сохранением тенденций сокращения численности квалифицированных рабочих индустриального сектора и роста числа работников торговли и сферы обслуживания. Однако уже в 2000-е гг. появилась и новая тенденция: увеличение в составе занятых доли специалистов. В 2010-е гг. эта тенденция стала проявляться еще более заметно. Население ответило на нее быстрым ростом доли лиц с высшим образованием, намного опередившим рост рабочих мест специалистов. В результате среди россиян с высшим образованием резко выросли занятость на не предполагающих его рабочих местах и безработица. Однако, поскольку лица с высшим образованием в любых профессиональных классах имеют возможность выбрать наиболее привлекательные рабочие места, то стремление россиян к получению высшего образования сохранилось. Все эти тенденции привели к обострению проблемы «квалификационной ямы», в которой сейчас находится в России свыше половины работающего населения. Важным ее аспектом является также массовость распространения работы не по полученной специальности, ставшая новой нормой жизни для всех профессиональных классов. Нарастает всеобщая депрофессионализация на фоне роста формальных показателей уровня образования. К числу дисбалансов в развитии профессиональной структуры России относится также все усиливающаяся социально-демографическая асимметричность. Увеличивается разрыв в возрасте представителей различных профессиональных классов и их подгрупп, высока даже на фоне дефицита рабочей силы молодежная безработица. Усиливается гендерная асимметричность занятости, проявляющаяся во все большей феминизации всех групп «беловоротничковой» занятости на фоне растущей доли мужчин в составе квалифицированных рабочих. Это ведет, в том числе, и ко все более привилегированному положению мужчин-специалистов и нарастанию диссонанса в характере занятости мужчин и женщин, чреватого возможными изменениями в их демографическом поведении.
Статья обобщает и описывает результаты исследования статистической модели классов на данных мониторинга Института социологии ФНИСЦ РАН 2015 и 2018 гг. Классы выделены в рамках комплексного анализа социальной структуры современного российского общества через призму многомерного подхода, в основе которого – немонетарные характеристики возможностей россиян в четырех главных жизненных сферах: экономические условия, производственные отношения, образовательные и медицинские возможности, а также возможности потребления. Использование данного подхода позволило заключить, что Россия представляет собой общество вертикально интегрированных классов. Наиболее привилегированная часть массового российского общества образует группу, относительная численность которой не превышает 13% (так называемый высший средний класс). Еще 47% населения относится к разнообразным (нижним) стратам среднего класса. Остальные 40% населения страны являются депривилегированными и попадают в нижние классы.
Экспертная статья
The literature tends to neglect the role of individuals in formal skills training in Russia during the period of economic growth between 2001 and 2014. The present study addresses this oversight. Although to a certain extent, studies have associated the prosperous years of recent economic growth in Russia with training, they have not considered that the Russian population insisted on better qualifications. The present study shows that such insistence came primarily from skilled non-manual workers who resided in cities, worked more than eight hours per day, had second jobs, and were in great demand by organizations. Drawing on the panel data of the Russian Longitudinal Monitoring Survey—Higher School of Economics, we argue that individual heterogeneity over the period of economic growth between 2001 and 2014 in Russia significantly contributed to the unobserved variation in training and cannot be ignored in applied socioeconomic studies of human capital. After accounting for important within- and between-person characteristics, we find that 26% of the variation in training during the studied years is attributable to the unobserved characteristics of individuals and 7% to jobs, whereas only 0.2% is accounted for by the time trend. We use multilevel longitudinal probit models with cross-classifications to partition the variation in skills training into individual and job-specific levels in the context of Russia’s recent economic growth. Our results show that in some knowledge-based societies, lifetime learning may slightly be a function of the years of economic prosperity and more likely based on the unobserved individual traits.
В фокусе статьи находятся глубоко бедные россияне. Опираясь на выявленный в предшествующих исследованиях факт, что тяжелая хроническая бедность характеризуется сопутствующей психоэмоциональной депривацией, автор фокусирует свое внимание не только на монетарной бедности (используя для этой цели относительный монетарный подход к выделению группы), но и субъективной (выделяемой посредством немонетарных показателей). На основе базы данных исследования ИС ФНИСЦ РАН 2018 г. автор приходит к заключению, что наиболее негативное восприятие своего положения в обществе не характерно для наиболее бедных в финансовом плане россиян, т.е. очаг острого социального напряжения концентрируется не в зоне глубокой монетарной бедности. В то время как объективная (монетарная) глубокая бедность формируется в результате высокой иждивенческой нагрузки и провалов местных рынков труда, глубокая субъективная бедность продиктована во многом иными причинами - недоступностью необходимого медицинского сопровождения пенсионерам с тяжелыми проблемами со здоровьем, наличием в домохозяйстве родственников, приверженных вредным привычкам, прекарным характером занимаемых трудовых позиций. Размежевание групп и разнящийся характер факторов их формирования приводит автора к заключению, что выявление адресатов социальной политики исключительно на основе информации о финансовом положении домохозяйств, не позволяет достигнуть той части бедного населения, в которой формируется очаг социального напряжения. На основе выявленных характеристик групп, а также запросов их представителей на определенные меры социальной политики, в статье предлагается ряд мер, позволяющих снизить остроту объективной и субъективной бедности.
Статья посвящена вопросу наличия в современном российском обществе низшего класса в неовеберианском его понимании. В основу анализа заложена методология стратификации, базирующаяся на операционализации концепта «жизненных шансов» М. Вебера. Основой деления общества на страты выступает совокупный индекс, включающий в себя признаки жизненных шансов и рисков в экономических условиях жизни, ситуации на работе, возможностях сохранения и наращивания человеческого капитала и особенностях потребления и досуга. На основе данных 26 волны РМЭЗ НИУ ВШЭ (2017 г.) находящаяся в фокусе внимания нижняя страта по жизненным шансам и рискам подвергается критическому анализу на предмет того, в какой мере она может расцениваться как низший класс. Ключевое внимание уделяется трем аспектам: 1) профессионально-должностным позициям ее работающих представителей; 2) качеству человеческого потенциала, который они предлагают на рынке труда; 3) особенностям их трудовых контрактов с точки зрения наличия социальных гарантий и нарушения их трудовых прав. Отдельное внимание уделяется также вопросу, в какой мере бедность выступает маркером низшего класса в России. На основе проведенного анализа делается вывод, что выделенная на основе предложенной методики нижняя страта на самом деле представляет собой низший класс российского общества. Пребывание в нем далеко не всегда сопряжено с бедностью, т.е. низкий уровень жизни и классовая принадлежность высвечивают в современном российском обществе два различающихся базиса социального неблагополучия.
В статье на данных общероссийского репрезентативного исследования рассматриваются запросы россиян к содействию государства, необходимого, по их оценкам, в их собственной жизненной ситуации. При классификации запросов по трем ключевым направлениям – политика на рынке труда, социальное инвестирование и социальная поддержка – наиболее распространенным оказывается первый из них. Его предъявляет в основном молодежь, испытывающая проблемы с доступом к хорошим рабочим местам. Запрос на государственное содействие в области социальной поддержки в наибольшей степени формируется под влиянием особенностей индивидуальной ситуации – а именно, необходимости решения ряда материальных и жилищных вопросов, с которыми россияне, предъявляющие такой запрос, не могут справиться самостоятельно, ожидая от государства прямых трансфертов. Наиболее гетерогенной оказывается группа россиян, предъявляющая запрос на социальное инвестирование. Независимость от государства характерна для наиболее благополучной части населения, не сталкивающейся с серьезными проблемами, которые они не могли бы решить самостоятельно. Полученные результаты показывают, что ответ на формирующиеся запросы населения со стороны государства возможен только с помощью дифференцированных мер социальной политики с учетом гетерогенности запросов и их специфики в российских условиях.
Последние годы характеризовались дальнейшим падением реальных доходов россиян и распространением среди них, после кратковременного роста оптимистичных ожиданий в период выборной президентской кампании, пессимизма в отношении своего материального положения. Сложившуюся сейчас в России ситуацию можно охарактеризовать как «негативную стабилизацию», поскольку, хотя падение доходов россиян прекратилось, их стабилизация произошла на более низком, чем был до кризиса 2014–2016 гг., уровне. Группы, различающиеся динамикой материального положения в период с 2014 г., отличаются спецификой состава и места в системе монетарных и, особенно, немонетарных неравенств. Чем выше место человека в социальной иерархии жизненных шансов, тем выше для него вероятность оказаться в группе с восходящей мобильностью и тем ниже шансы на попадание в группу с нисходящей мобильностью, и наоборот. С точки зрения перспектив эволюции стратификационной модели российского общества это означает дальнейшее усиление поляризации массовых слоев населения. Однако пока эти процессы идут с умеренной скоростью и затрагивают скорее «верхушку», чем «низы» этих слоев. Наиболее значимыми факторами, определяющими оценки россиянами динамики своего материального положения, являются их здоровье, тип локус-контроля и горизонт планирования, то есть личностные особенности, влияющие на возможность выработки эффективных адаптационных стратегий и их реализацию. Высокая значимость факторов личностного характера для динамики материального положения говорит о кризисном характере современного российского социума, поскольку именно в кризисных социумах личностные качества важнее для вектора мобильности, чем факторы структурного характера или человеческий и социальный капиталы.
Возможность достижения баланса жизни и труда может рассматриваться как один из типов жизненных шансов, относящихся к качеству жизни. В статье на эмпирической базе данных общероссийского репрезентативного Мониторинга ИС ФНИСЦ РАН оценены основные срезы неравенства в возможностях достижения жизненного баланса в целом и в отдельных сферах, составляющих его; особенное внимание уделено непроизводственной деятельности. Показано, что неравенства в сфере жизненного баланса не сглаживают другие монетарные и немонетарные неравенства в жизненных шансах (в частности – относящиеся к экономической сфере жизни), а, наоборот, углубляют их. Сделан вывод о том, что в российском обществе доминирующей остается вертикальная стратификация, и те измерения немонетарного неравенства, которые связаны с образом и стилем жизни, накладываются на нее, а не становятся основаниями горизонтальной стратификации. Достижение баланса жизни и труда в российском обществе сегодня выступает признаком общего благополучного положения в вертикальных иерархиях по другим экономическим и неэкономическим возможностям. Рассмотрен также общий контекст формирования понимания баланса жизни и труда - в частности, показано, что общественные представления о жизненном успехе остаются достаточно традиционными и связаны, в первую очередь, c реализацией вполне достижимых и дополняющих друг друга, в оценках самого населения, целей в социальной и производственной сфере и стремлением к модели жизни «не хуже, чем у других».
В статье рассматриваются процессы прекаризации, которые, быстро развиваясь в российском обществе, затронули к настоящему времени значительную часть населения страны. Отмечается, что формирование прекариата ставит вопрос о возможном изменении самих оснований (критериев) для выделения классов в российском обществе, и что на смену критериям собственности и власти (как экономической, так и неэкономической) могут при условии дальнейшего развития процессов прекаризации прийти характер занятости и степень социальной защищенности. Предлагается схема возможной 5-ти классовой структуры российского общества при таком к ней подходе.
На Западе уже давно говорится о прекаризации среднего класса. В данной статье утверждается, что эта проблема затрагивает и средний класс современной России, несмотря на посткризисную стабилизацию, профицитный бюджет и видимое оздоровление российской экономики в последние годы. Статья обобщает результаты байесовского латентного классового анализа, проведённого на данных мониторинга Института социологии ФНИСЦ РАН 2015 и 2018 гг. Использование этого подхода позволило заключить, что российский средний класс составляет 61% населения страны и состоит из трёх обособленных страт – вертикально интегрированных подклассов. Явление прекаризации локализуется в нижней страте среднего класса, которая в 2018 г. составила более половины среднего класса, то есть более трети населения страны. Данная работа даёт более оптимистичные оценки по численности среднего класса, чем считалось ранее, однако численная оценка социальной базы прекаризации среднего класса совпадает с предыдущими оценками. Используемый подход позволил зафиксировать увеличение в составе среднего класса прекарной группы, что является основанием для системных мер социальной политики, направленных на поддержку интересов среднего класса.